в Третьяковке открылась выставка неизвестных работ Репина

Народная мудрость гласит, что обещанного ждут три года. После того как вандал Игорь Подпорин избил подпоркой картину «Иван Грозный и сын его Иван», специалисты обещали отреставрировать полотно за год. К трехлетию со дня покушения и со дня обещания в Лаврушинском переулке открыли новую выставку Ильи Ефимовича. В репинских залах под номерами 29 и 30 представили всего тридцать произведений Репина из фондов галереи, частных коллекций и Воронежского музея. В том числе, пять работ, которые никогда в жизни не экспонировались в галерее.

Избитого «Ивана Грозного» там, понятное дело, нет, на его месте теперь портрет геолога Забелина. А чтобы посетители не сильно скучали, в тридцатом зале вывесили портреты, картины и наброски, посвященные «Ивану Грозному». Здесь можно увидеть этюд сапожков царевича, несколько эскизов и еще одну картину на тему сыноубийства. Сюжет не отпускал художника и спустя двадцать лет после классического варианта картины он написал еще один вариант, не такой страшный и даже чем-то смешной. Например, у Ивана Грозного я разглядел хищные меленькие зубки. Как свидетельствуют историки, царя не зря называли зубастым. Даже перед смертью клыки у него были как у юноши, на зависть прочим старикам, потому, что он поздно лишился молочных зубов и коренные не успели попортиться.

В том же зале сурово глядят на посетителей портреты художника Григория Мясоедова, с которого Репин писал Грозного. Недавно в архивах Мясоедова нашлись воспоминания о том, как Репин уговаривал его позировать для царя, а потом еще сильно злил, чтобы у Мясоедова стало зверское лицо. Результатом изнуряющего позирования стало то, что натурщик чудом не убил своего собственного сына Ивана. Впрочем, некоторые исследователи говорят, что зря не убил. Сын Мясоедова вырос фальшивомонетчиком, сотрудничал с нацистской разведкой, а еще красил глаза и ходил по улицам голым.

Усы как у лисы и портрет в стиле «50 оттенков серого»

Как сказала куратор выставки Татьяна Юденкова, коллеги ходят и не нарадуются тому, что двухкомнатная выставка такая маленькая и ее можно охватить одним неуставшим взглядом.

Очень советуют посмотреть композицию «Неверие Фомы» 1921-1922 года, которая выглядит как археологический срез. Написав один вариант картины, Репин на следующее утро в ярости ободрал ее и переписал заново, а потом то же самое повторил и на следующее утро, а потом на следующее и так эх раз, еще раз и еще двадцать с чем-то раз. Так что на полотне невооруженным глазом видны и следы обдеряжа, и предыдущие варианты работы и вся репинская ярость.

Лично на меня большое впечатление произвели неизвестные женские портреты Репина. Например, очень смешное изображение Евгении Нордман, которая приходилась супругой брату репинской жены. На полотне восседает дородная тетка в нелепейшей мушкетерской шляпе и с кривым японским ножом в руках. Если бы не дата написания картины, можно было бы подумать, что дама обчиталась «Оттенков серого» и решила пошалить.

Второе завораживающе произведение искусства — оригинальный портрет дамы в желтом платье с черным вороном на руке. Эффектная гражданка — Лидия Кузнецова, жена философа Карсавина и подруга Репинской дочери. Когда этот портрет увидела одна моя знакомая Машка, то сильно обрадовалась и не отходила от него весь вернисаж, стараясь запостить селфи поудачнее. Машку прельстили усы Лидии Кузнецовой. Не то чтобы как у Ханумы, но как у лисы в стиле группы «Верасы» и наподобие усов самой Машки из-за которых бедняга страдает всю сознательную жизнь.

Ярким и запоминающимся пятном вернисажа стала необычная юбка Зельфиры Трегуловой в нежно-сиреневых тонах, так любимых британской королевой и используемых Елизаветой на шляпках. Впрочем, Зельфира Исмаиловна советовала обращать внимание не на юбку, а в целом на работы позднего Репина, которого мало кто знает и мало кто любит. А особенно рекламировала — большие графические портреты Серова и княгини Тенишевой, в натуральную величину. До Репина эдаким образом никто не писал, а после Репина такой жанр стали называть «живопись углем».

У Ивана вечность впереди, ты ее со старостью не путай

Чтобы попасть на двухкомнатную выставку у нас есть еще одиннадцать месяцев, ровно столько она проработает. А это значит, что еще, как минимум, год мы не увидим полотна «Иван Грозный и сын его Иван», которое реставрируется после покушения.

Особенно обидно, что некоторых журналистов втихомолку провели в лабораторию, где показывали полотно «Иван Грозный» и давали пообщаться с реставраторами. Меня проигнорировали, хотя и мне было интересно посмотреть на чудо-стол на котором проводят операцию полотну и понять, почему поначалу цену на реставрацию заявили пятьсот тысяч рублей, потом она выросла в десять раз, а теперь ее и вовсе не озвучивают. Впрочем, я не один такой. Вместе с другими отщепенцами пришлось довольствоваться созерцанием фильма про реставрацию, который транслируют на выставке.

По словам главной хранительницы Третьяковки Татьяны Городковой, сейчас реставраторы занимаются тем, что возвращают эластичность холсту. После того как в начале ХХ века холст попортил безумец с кривым ножом, реставраторы щедро залили картину с оборота рыбьим клеем и приклеили к новой основе. Получилась не картина, а какой-то шоколадный батончик: два холста, толстый-толстый слой рыбьего клея между ними и в качестве глазури — щедро покрыто лаком сверху. После очередного акта вандализма, совершенного в 2018 году мастерам пришлось поломать голову, как ликвидировать рыбий клей. В итоге эластичность внутренней стороне холста уже вернули, а с наружной что-то не получается: там слой лака больше, чем слой краски. Причем, и лак какой-то мутный. Когда его просвечивают ультрафиолетом, там виднеется непонятно что.

«Лак будем утоньшать, осветлять, может быть, разглядим детали, например, что за одежды лежат на сундуке и скамье», — отметила Городкова.

На уточняющие вопросы, когда «Иван Грозный» вернется на законное место, занятое Забелиным, отвечают в стиле лака, покрывающего картину. То есть мутно: «ну мы же с вами не в СССР живем. В Советском Союзе назвали бы дату, и к этой дате «Иван Грозный» и появился бы. А нам торопиться некуда».