Поэт Василий Лебедев-Кумач: «И слава может защекотать до смерти»

«Болен от бездарности, от серости жизни своей»

Поразительная судьба у этого человека. Начинал, как переводчик, публиковал переложения Горация и подражания античной лирике — а пришел к «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля», к «Легко на сердце от песни веселой», к «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», к «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!» Автор самых бодрых стихов сталинской эпохи, Василий Лебедев-Кумач скончался молодым, и в гроб его вогнала, как полагают, в том числе депрессия. «Закаляйся, если хочешь быть здоров! Постарайся позабыть про докторов…» было написано как раз в этот период, на фоне тоски и инфарктов, за считанные годы до смерти, настигшей его в 50 лет.

В дневниках его уже после кончины нашли записи такого рода: «Болен от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть основную задачу – все мелко, все потускнело. Ну еще 12 костюмов, три машины, 10 сервизов… И глупо, и пошло, и недостойно… И неинтересно». Или: «Мертвые слова как желтые листья. Запах тления в лучшем случае. А то так вообще пустота, тягость». И так далее — подобно толстовскому Ивану Ильичу, Василий Иванович начал физически ощущать верность силлогизма, с которым ознакомился в юности: «Все люди смертны, я — человек, я — смертен». И, похоже, во многом он перед смертью раскаялся, хотя — кто знает?

Его слава померкла вместе с советской эпохой: в 90-е появилось множество сообщений о том, что «Священная война», самое знаменитое его произведение, было плагиатом. Будто бы стихотворение было написано в Первую Мировую войну учителем Александром Боде, а Лебедев-Кумач просто обнаружил этот старый текст. Чуть-чуть его подправил и выдал за свой, объявив, что написал за одну ночь, как только узнал о начале войны. Эти слухи опровергали через суд, но потом опровергали опровержения… В общем, железных доказательств плагиата вроде как нет, но осадочек остался.

И, тем не менее, осталось множество песен, на которых мы так или иначе росли, авторство которых неопровержимо принадлежит Василию Лебедеву-Кумачу, и которые из истории не вычеркнешь.

«Под линялым красным знаменем бестолково ходит смерть»

Василий Иванович появился на свет в Москве 5 августа 1898 года. И начал сочинять стихи, когда ему было одиннадцать. Вроде бы происхождение не очень располагало к тому, чтобы стать поэтом (отец был сапожником-кустарем), но парень получил неплохое образование; во всяком случае, уже юношей не только изучал латынь, но и выступал в качестве репетитора. Ему помогал меценат, историк Павел Виноградов, который жил в Англии: он присылал Василию по сто рублей в год на обучение в гимназии. Был в восторге от уровня его познаний, собирался отправить своего протеже в Оксфорд… Все пошло прахом.

Историк Лев Колодный раскопал в творчестве молодого поэта откровенно «белогвардейский» текст:

Не зажгусь холодным пламенем.

По указке не сгореть.

Под линялым красным знаменем

Бестолково ходит смерть.

И подобная лирика, и переводы из Горация, и мечты об Оксфорде были заброшены вскоре после революции: вместо английского университета в итоге был историко-филологический факультет МГУ. И сочинения Василия уже не противоречили пожеланиям новой власти. Возник революционный псевдоним «Лебедев-Кумач» (так-то поэт появился на свет просто Лебедевым; а вообще сначала был псевдоним Савелий Октябрев). Василий был отнюдь не только лириком, но и сатириком, и драматургом, много публиковался в «Крокодиле».

А потом стихи его стали принимать иную, немного людоедскую направленность. В годы перестройки ему все это припомнили. Были опубликованы в популярном журнале «Столица» такие тексты, как этот, в котором Лебедев-Кумач учит читателей разоблачать классовых врагов:

Но приглядитесь зорче и копните

Их прошлое, привычки и уклад,-

И станут сразу видимыми нити,

Которые людьми руководят.

Глядишь, один сын прасолов богатых,

Другой — салонным адвокатом был,

Тот не забыл, что князем был когда-то,

А этот — особняк свой не забыл.

Встречаются пружинки и попроще:

Здесь вспоминают собственный кабак,

Там — высланы на север зять и теща,

Тут — раскулачен деверь и свояк.

И гражданин, грозящийся попомнить

Обиды прошлые большевикам,

Окажется женатым на поповне

Иль сыном синодального дьячка.

Что это, если не призыв к доносительству с перечнем тех, на кого надо доносить?

«Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?»

Но, разумеется, в народе куда большей популярностью пользовались песни Лебедева-Кумача из фильмов. Первым триумфом стали «Веселые ребята». Исаак Дунаевский сразу написал музыку к маршу, а слова не могли подобрать очень долго. «Комсомольская правда», как бы взявшая шефство над снимающейся картиной, объявила конкурс на лучшие стихи. Читатели предлагали тексты типа «А ну, давай, поднимай выше ноги, а ну, давай, не задерживай, шагай!» Или того лучше: «Так будь здорова, гражданка корова, счастливый путь, уважаемый бугай!» А потом появился Лебедев-Кумач — и предложил текст «Когда страна быть прикажет героем — у нас героем становится любой…»

Так началось сотрудничество Дунаевского и поэта. Успех ошеломил в том числе его коллег: раньше мало что предвещало, что тексты Лебедева-Кумача выучит наизусть весь СССР. В советских книгах приводилось много примеров того, как эти песни появлялись на свет; сейчас они выглядят слегка комично. Например, Любовь Орлова будто бы услышала по радио доклад о проекте сталинской Конституции, тут же позвонила поэту, и он сказал ей: «Слушаю и впитываю каждое слово». И немедленно перевел Конституцию в стихотворную форму: «Человек всегда имеет право на ученье, отдых и на труд…» (этот текст и прозвучал в «Цирке», хотя другие источники сообщают, что недовольный Дунаевский заставлял поэта переписывать его несколько десятков раз). Именно в этот довольно короткий промежуток, с 1934-го по 1941-й, Лебедев-Кумач и приобрел всесоюзную известность.

Что случилось потом? Рассказывают, что в страшные дни октября 1941 года, когда казалось, что Москву вот-вот сдадут фашистам и шла полномасштабная эвакуация города, Лебедев-Кумач увидел на улице портрет бодрого Сталина. И швырнул в него свои ордена. Говорят, он тогда выкрикнул что-то в таком роде: «Как же так? Я же писал: «Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим», — значит, я все врал? Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?! Долой Сталина!» Это все, конечно, было сродни самоубийству, но каким-то образом поэта не арестовали: вместо этого он отправился в психиатрическую больницу НКВД…

А после войны началась печаль. Сохранялась слава, поэт жил в относительном комфорте, но записи его в дневниках — откровенно грустные, даже если и не совсем отчаянные. «Всего страшнее – продать свою свободу мыслить!» «И слава может защекотать до смерти». И еще: «О том, что хотелось сказать всю жизнь, – человек говорит перед смертью»…