Этот портрет «безумной Ксюши послевоенной Москвы» Роберта Фалька до сих приковывает взгляды

Роберт Фальк был очень плодотворным художником. Но у большинства жителей нашей страны его имя ассоциируется исключительно с «голой Валькой». По таким названием в народ пошла его работа «Обнаженная», написанная в Крыму, в 1916 году.

Картина прославилась после скандала 1962 года в «Манеже», где прогуливался Хрущев и просто обалдел, узрев зеленую даму, держащуюся за грудь. Своей крестьянской душой Хрущев правильно считал мощный эротический посыл картины и в грубых выражениях поинтересовался, найдется ли среди художников такой, кто захочет эдакую красавицу.

После этого инцидента даже родился анекдот, не сильно, впрочем, отличающийся от реальности.

Однако, как мы уже писали, самому художнику ничего плохого от крика Хрущева не было. К тому времени он уже все равно умер, а возмущение Хрущева только прибавило очков к его индексу цитирования. До сих пор Фальк остается одним из самых популярных художников, отцом-основателем Московской школы живописи, породнившим русское искусство с западным.

Недавно в Третьяковке открылась выставка Роберта Фалька. Не мудрствуя лукаво, кураторы повесили первым делом скандальную «Вальку». Но жемчужина выставки — вовсе не она.

— Настоящий Фальк — это поздний Фальк, — говорит арт-критик Кирилл Светляков.

Поэтому, чтобы увидеть самое ценное и настоящее — нужно пройти в глубь и остановиться перед большим портретом женщины в красном платье, сидящей на стуле. Вот он — поздний шедевр Роберта Рафаиловича.

Портрет настолько яркий, что на него больно смотреть, и с какого ракурса ни сфотографируй — все равно не получится. Но важно увидеть его своими глазами, ведь репродукции не передают ничего. Фальк — из тех художников, которые не поддаются репродуцированию. Он работал на дополнительных цветах, которые невозможно пропечатать.

Безумная Ксюша послевоенной Москвы

Юродивая поэтесса Ксения Некрасова была знаковой фигурой довоенной и послевоенной Москвы. Ее знали все: кто-то привечал, кто-то «отмахивался, как от привидения», а в целом, судьба ее до ужаса напоминала судьбу Акакия Башмачкина. Если гоголевский герой всю жизнь мечтал о шинели, то Некрасова мечтала о писательском признании.

Не имея собственного угла, семьи и денег, она обивала пороги издательств и Союза писателей. Она писала без рифмы, неровным детским почерком на четвертушках бумаги. Скрепляла листы хлебным мякишем и несла самодельные книги в редакции.

Но — тщетно.

Ее называли безумной, стихи ее — именовали «образцом графомании». Однажды, встретив Ксению в журнале «Знамя», поэтесса Маргарита Алигер (автор поэмы «Зоя Космодемьянская») закатила некрасивый скандал редактору. «Как вы можете ее печатать, она же идиотка?»

Ксения умерла от разрыва сердца после того, как в очередной раз состоялось собрание членов писательского союза и ее снова не приняли.

Ей было всего сорок шесть лет.

Впрочем, сама Некрасова была уверена, что она гений. И, наверное, не очень-то заблуждалась. В наши дни она стала почти легендой, ее называют чуть ли не родоначальницей русского верлибра. А строчки из стихотворения «В деревянной сказке» стали знаменитыми:

Я полоскала небо в речке

И на новой лыковой веревке развесила небо сушиться.

А потом мы овечьи шкуры с отцовской спины надели и поехали поле сеять…

По легенде, именно на это стихотворение наткнулся в 1945 году художник Роберт Фальк, когда растапливал печку старыми журналами «Октябрь». Художник восхитился и захотел познакомиться с автором чудесных строк.

Вскоре одна коллега Фалька привела к ним Ксению. Причем, как вспоминает жена художника Ангелина Щекин-Кротова, знакомя их с Ксюшей, коллега весьма загадочно улыбалась.

В мастерской Фалька Ксения почувствовала себя как дома

Ксения тут же сняла шубу, валенки, платочек, моментально устроилась на диване Фалька и провозгласила:

— Ой, как я есть хочу!

Будучи накормленной, Ксения сообщила, что хочет спать, и заснула здесь же. Очень быстро Некрасова стала чувствовать себя в мастерской художника как дома, о чем честно призналась в стихотворении, посвященном художнику.

Люблю в пристанище я это

заходить,

под крышей этой

забываю я

и горести, и странности мои.

Ксюше нравилось, что ее сажают за общий стол, а не кормят где-то в углу, как в других домах. Как-то раз, когда Фалька забрали в больницу, она совсем перебралась к ним домой и заняла кровать художника. Мол, а что такого, раз пустует.

Жена Фалька довольно быстро поняла, отчего так ликовала коллега, когда «передавала» им Ксюшу. Видимо, вздохнула с облегчением: ведь ей Ксения совсем «села на голову» и даже беззастенчиво рылась у той в шкафу, в поисках платьев и обуви посимпатичнее…

У строгих Фальковых Ксюша себе такого не позволяла, но, как писала жена художника, «вела себя как котенок, который чувствует, что к нему хорошо относятся и начинает прыгать на подушке».

Однажды со своей детской непосредственностью Ксения предложила Ангелине «служить ей».

— Я же гений, а ты простая. У тебя будет смысл жизни: служить гению, — рассудила Ксюша.

— Но у меня же есть Фальк, он тоже гений. Как я, простая женщина, могу служить двум гениям сразу? — парировала Ангелина.

Ксения подумала, согласилась и сказала, что раз так, то она пойдет к Лилии Яхонтовой, у которой как раз умер муж и место гения, которому нужно служить — освободилось.

Проблемы со здоровьем

Понятно, что Ксюша, Ксана, как ее называли — не совсем здорова. Одногруппники по Литинституту вспоминали, как зимой им приходилось застегивать пуговицы на ксюшиной шубке: руки не слушались ее. Ксюша быстро уставала и тогда ее лицо тяжелело и на нем проявлялись следы, свойственные больным людям. При малейшем умственном напряжении она засыпала. И, по словам одногруппников, так, прислонившись к батарее, она проспала все лекции в институте.

Что именно с ней произошло — непонятно. Ксения и сама говорила разное. Один раз рассказывала, что ее укусил энцефалитный клещ. В другой раз была история, что, якобы, стукнулась головой, когда каталась на коньках. Потом что-то говорила менингите, которым она переболела в детстве. Несколько раз звучала версия, что ее контузило во время войны, когда, по дороге в эвакуацию, бомбили эшелон и осколком убило ее маленького сына Тарасика.

С сыном Тарасиком тоже не все было понятно. Трижды Ксения рассказывала Фалькам историю смерти ребенка. Каждый раз Фальки заходились в рыданиях, но при этом понимали: Ксения рассказывает что-то новое. То Тарасик умер от голода в Ташкенте, то от тифа в Москве, то его убило взрывной волной или осколком при бомбежке эшелона.

Что нашел в ней художник

Роберт Фальк очень ценил стихи Некрасовой и особенно ему нравилась «Сирень»:

Встретила я куст сирени в саду.

Как угодно он рос из земли,

простодушно раскинув листы.

И, как голых детей,

поднимал он цветы,

обнажений своих не стыдясь.

И подумала я: почему

Пастушат, королей и поэтов

Так волнуют на палочках крестики эти…

Роберт Рафаилович делился радостью со знакомыми поэтами, но его чувства разделяли далеко не все. А Илья Сельвинский — вообще пришел в раздражение:

«Ничего не понимаю, — ругался поэт. — Все стихотворение расползлось. Причем тут палочки-крестики? Сирень — это не палочки и не крестики, а гроза, гроза, упавшая на землю».

Исследователю творчества Ксюши не составит труда понять, почему Фальк пришел в восторг от сирени, которая стала крестиками и палочками. По такому же принципу работал он сам, овеществляя живое и превращая его в простейшие формы. Внимательный глаз увидит на портретах, написанных художником не только лица , «лики» людей, но и кувшины с горшками, повторяющими контуры человеческой фигуры. Ему нравилось писать живую и неживую натуру одним приемом, открывая живописью, что деревья похожи на бутылки с шампанским, а живое переходит в предмет.

Так он изобразил и Ксению, превратив ее фигуру почти что в куб, скрадывая платьем стул, на котором сидит Ксана.

Однако Фальк попал в ловушку юродивой Ксюши, как попадали многие среди тех, кто при ее жизни и после нее, был очарован Ксюшиными стихами. В неровной ее поэзии, вместившей гениальные прозрения с чудовищными ляпами, каждый исследователь легко мог увидеть то, что близко именно ему и не заметить остального.

Правду сказать, овеществление не было характерным для Некрасовой и «Сирень», скорее, была исключением. Любимым ее приемом был обратный: оживлять неживое, сравнивая его с растением. В строении Блаженного собора ей виделся горшок с домашним растением. Она радовалась тому, что готические храмы похожи на соцветия картошки.

Побывав в мавзолее, Ксана сказала про Ленина, что он «лежит, как лист осенний, на ладони мира, просвечивая краешком одежд».

Неудивительно, что портрет ей не понравился.

Как Фальк писал портреты

Роберт Фальк любил писать портреты, но говорил, что пишет не портреты, а лики. Его интересовали люди сложной судьбы и с каждой картиной у него связана история.

Очень показателен «Повар», написанный в 1930 году во Франции. Однажды, гуляя по улицам Парижа, художник увидел не поддающуюся расшифровке надпись. Заинтригованный, он вошел внутрь заведения и выяснил, что загадочная надпись была попыткой изобразить слово «борщ» французскими буквами. Хозяином заведения оказался уроженец Кубани, бывший белый офицер, эмигрировавший во Францию и открывший здесь свою забегаловку. Фальк предложил написать повара и тот согласился. Во время сеансов повар кормил художника борщом, пел песни и рассказывал о своей жизни. Но весь этот сюжет остался за кадром картины. На портрете мы видим потерянного человека с грустными глазами.

Кстати, глаза всех героев Фалька — грустные. Никому из своих героев Роберт Рафаилович никогда не поставил блики в зрачки.

Фальк первый ввел понятие «квартирных выставок». По воскресеньям художники собирались у него в мастерской, расположенной в доме Перцовой. Он молча выставлял картину. Собравшиеся испытывали почти мистический трепет. И это не фигура речи: многие описывали эти квартирники как настоящее священнодействие: Фальку удавалось создать особую атмосферу, причем, в абсолютной тишине. Художник никак и никогда не комментировал свои работы.

Подобные мероприятия обожала срывать Некрасова. Ей было трудно молчать, и когда Фальк выставлял картину, она непременно отпускала какое-нибудь замечание. Как правило, замечание оказывалось весьма неожиданным и метким. Собравшиеся приходили в восторг и говорили: «как точно, как тонко, как вы правы». Польщенная Ксана воспринимала это как призыв к действию и начинала комментировать абсолютно все, причем далеко не так удачно. слушать это было невыносимо, а успокоить Ксюшу можно было только посулив что-нибудь вкусненькое и спровадив в другую комнату.

Как выглядела Ксения

В последнее время многие пишут о том, что Некрасова выглядела «как бомжичка».

«Была рябовата, косила, некрасивые платья носила», — написал о ней Евтушенко.

«Как она бедно и как неискусно одета! Пахнет от кройки подвалом или чердаком. Вы не забыли стремление Ксенино это — платье украсить матерчатым мятым цветком?» — добавлял Ярослав Смеляков.

Но в эти описания надо внести коррективы. Ксюша никогда не выглядела бомжом. Проблемы начались только в конце жизни, после рождения позднего ребенка. Она резко подурнела и постарела, у нее перестала работать одна рука, отказала нога, лицо стало асимметричным. В 1956 году ее портрет написал Илья Глазунов. Сопоставляя работы Фалька и Глазунова — диву даешься: невозможно представить, что их разделяет всего шесть лет. Вместо молоденькой девочки на портрете Фалька, перед нами почти старуха. А ведь ей — всего сорок четыре года.

Что же произошло? Или все дело в комплиментарном и некомплиментарном видении художников?

Как пишет жена Фалька, вплоть до 50-х годов Некрасова выглядела очень неплохо и моложаво: «почти девочкой» в свои сорок лет! У нее и впрямь было немного нарядов, Ксюша ходила всегда в одном и том же платье. Но никаких запахов, как написал Смеляков, не источала. Аккуратная, не обтрепанная, гладко причесанная… «в ней была первородная прирожденная крестьянская чистота. Она была чистенькая и вокруг нее было чисто», — пишет Ангелина.

Ее нельзя было назвать красивой: простое крестьянское лицо с очень полными губами, волосы, собранные сзади в пучок. Но она была хорошо сложена и, как вспоминает жена Фалька, у Ксюши были очень ухоженные руки. Это обстоятельство удивляло, но Ангелина объясняла тем, что Ксюша ведь и не работала руками. Даже не готовила для себя.

Однажды Ксенина подруга Яхонтова (та самая, у которой умер муж и у которой Ксюша жила какое-то время на правах гения) сшила ей новое красное платье. Некрасова сделала для обновки украшение: фасолевые бусы и на радостях написала стихотворение, посвященное платью:

Мне подарили бархатное платье,

А ранее только два платья имела я:

Льняного полотна одно и шерстяное…

Ксения рассказывает, как вышла погулять в обнове и

…такой казалась себе хорошей,

Что все идущие навстречу мне

Несли на обновленных лицах

Частицу радости моей.

И что-то мне хотелось людям дать:

Добро ли совершить, иль написать стихи…

В таком виде, похожая на матрешку, она явилась в мастерскую художника и тот пришел в восторг.

Фальк усадил Ксению на табурет, и она сама сложила свои прекрасные ручки на коленях: так, как он любил больше всего. Дело в том, что много лет Фальк писал образ женщин в красном платье с ручками на коленях. И все они, встреченные задолго до Ксюши, были неуловимо похожи на нее.

Художник говорил, что хочет, чтобы Ксения получилась «совсем-совсем русская», словно бы вылепленная из одного комка глины, как вятская игрушка».

Но с натурщицей возникли сложности. Дело в том, что Фальк всегда писал очень долго. Бывало, что его натурщики не выдерживали и уходили и тогда приходилось позировать его жене Ангелине, с которой он дописывал портрет. А с Ксенией было вдвойне сложно: из-за болезни она очень быстро утомлялась, ее лицо мгновенно приобретало болезненные черты, а глаза, обычно карие и сверкающие, мутнели «как у курочки». Фальк просил жену чем-то заинтересовать Ксению на время сеанса, чтобы она не засыпала и сохраняла интерес. Вот только чем?

Рассудив, что Ксения — поэт и ей будут интересны стихи, Ангелина попробовала читать поэзию. Выяснилось, что несмотря на учебу в Литинституте, Ксения поэзии не знала совсем. От Тютчева Ксюша зевнула и сказала: «не засыпай моего ручейка опавшими листьями». Фальк посоветовал попробовать Цветаеву, но Ксюша «спеклась» еще быстрее.

Однако выход был найден. Ангелина решила читать Некрасовой — ее собственные стихи. И не просто читать, а нараспев, подражая самой Ксюше. И это сработало. Так Некрасова могла выдержать процедуру позирования довольно долго, с интересом слушая свое творчество.

Почему я как деревенская баба?

В работе было все, что так любил Фальк. И женщина, сложившая ручки на коленях, и потрясающий красный. Художник любил работать непромешанным цветом, где красные оттенки перекликались, готовя вспышку.

А вот портретное сходство для него было менее важным, чем попадание в цвет. Ксении, не узнавшей себя, портрет не понравился.

«Почему Фальк сделал такой портрет, словно я домработница или деревенская баба. Я же изысканная?», — пожаловалась она однажды.

— Знаешь, Ксаночка, Фальк исходил из твоих стихов, — ответила Ангелина. — Ты народная, стихи народные, вот и портрет такой же.

— Это мысль, — ответила Ксюша и успокоилась.

Ксения Некрасова и Роберт Фальк умерли в одном 1958 году, через 8 лет после создания портрета. Перед смертью Ксения получила долгожданное жилье: небольшую комнатку, в которой успела прожить восемь дней.

Портрет Ксении Некрасовой долго стоял в мастерской Фалька. Ангелина Щекин-Кротова в память о муже продолжала устраивать квартирники, на которые приходили друзья Фалька, совсем молодые живописцы и даже поэты из тех, к кому носила свои стихи Ксения. Все они непременно обращали внимание на портрет. Но никто не узнавал Ксану.

— Что это за девочка? — недоумевали гости. — Вроде, деревенская, а глаза другие, такие умные, такие проницательные.

И тогда, вместо ответа, Ангелина читала собравшимся Ксюшины стихи.

ЕЩЕ ПО ТЕМЕ

Не Валькой единой: что нужно знать о Фальке, чтобы не стать Хрущевым

Если пойти на выставку без подготовки, то на выходе рискуешь охрущевиться, — считает наш корреспондент (подробности)