Директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова: «Глядя на отреставрированного «Ивана Грозного», невозможно не стать фанатом Репина»

«В ЭТОМ ГОДУ К НАМ ПРИШЛО СТОЛЬКО ЖЕ ЛЮДЕЙ, СКОЛЬКО В 2015-М»

— Год заканчивается — сложный, пандемийный, хотя, наверное, не такой мрачный, как предыдущий. Каковы его главные итоги для Третьяковской галереи?

— Для нас это был год ограничений: во-первых, теперь мы впускаем в залы меньше посетителей, чтобы соблюдалась социальная дистанция, во-вторых, с 8 ноября пройти в музей и на выставки могут только те, у кого есть QR-код или ПЦР-тест. И психологическая усталость у всех огромная — пандемия и все, что с ней связано, стало тяжелым испытанием для человеческой психики. И все равно год оказался прорывным по нескольким направлениям.

Первое – конечно, выставки. «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» и текущая выставка Врубеля, на которую невозможно попасть, — билеты проданы на недели вперед, экскурсии раскупаются за полчаса. И мне бесконечно звонят люди с просьбами хоть как-нибудь их впустить в здание на Крымском валу :- «Ну пожалуйста, все остальные способы мы уже испробовали…» Иногда возникает ощущение, что я часть рабочего времени провожу в качестве сотрудницы экскурсионного бюро!

Эти две выставки стали большим шагом для Третьяковской галереи. На открытии «Романтизма…» и российские гости, и гости из Германии говорили, что эта выставка по сложности замысла, по необычности — новое слово для всей Европы. Раньше почему-то никому не приходило в голову сделать выставку о взаимодействии и взаимовлиянии русских и немецких романтиков, о том, что у них было невероятное общее понимание важнейших вопросов бытия и искусства. И, конечно, это прорыв в том, что касается устройства экспозиции: над выставкой работал архитектор Даниэль Либескинд. После падения башен-близнецов именно он застраивал район Нью-Йорка, где те находились. В Сан-Франциско, Берлине и Копенгагене построил Еврейские музеи, в Дрездене — Военно-исторический. Но над экспозициями работал всего два раза в жизни: на выставке «Москва – Берлин» в 1995 году и вот сейчас — на наших «Мечтах о свободе». Его архитектура оказалась прорывной: она позволяла тебе идти по выставке в любом направлении, и в зависимости от маршрута по-разному ее воспринимать, по-другому думать, по-другому реагировать. Это была выставка-путешествие, отражавшее романтическое понимание жизни как путешествия. И, конечно, для меня было огромной честью в июне водить по этой выставке Владимира Владимировича Путина и видеть, с каким вниманием он вглядывался в нее, вслушивался в рассказы, как на него воздействовал этот материал… В делегации были и Патриарх Кирилл, и владыка Тихон, и интересно было всем.

А Врубель — просто невероятный эмоциональный взрыв! Это выставка-монография, сделанная не по старым рецептам, по которым в какой-то степени была организована даже выставка Серова. Это такое совершенно особенное, свободное введение зрителя в мир художника, невероятного по своей креативности. По своей гениальности Врубель опережал не только все в российском искусстве, но и очень многое в европейском. В 1906 году, когда он уже ослеп и находился в больнице для душевнобольных, Дягилев показывал его работы в Париже, и на выставке дважды видели Пабло Пикассо, писавшего тогда знаменитых «Авиньонских девиц». Полагаю, Пикассо над многим задумался, рассматривая врубелевские полотна! На нашей выставке много графики: она обычно рассматривается как некий вспомогательный материал, но врубелевская графика, созданная в последние годы жизни, с 1903-го по 1906-й, многим кажется чуть ли не более интересной, чем его живописные работы…

Второе. 22 января этого года мы открыли для посетителей Третьяковку после того, как все она была закрыта из-за пандемии уже во второй раз, на два с половиной месяца. И мы работали как проклятые для того, чтобы к моменту гипотетического открытия сразу показать семь новых временных выставок. Причем работали так, будто открытие — завтра утром, хотя не знали, когда нам разрешат впускать людей: через неделю, через месяц или через три… И, 22 января, когда двери все-таки открылись, нас поразил невероятный приток зрителей и абсолютное счастье на их лицах. Они наконец оказались в музее, им стало доступно то, что так долго было под замком! Мы и в 2020 году оказались на 12-м месте в мире по посещаемости, хотя это было связано с тем, что европейские мировые музеи были закрыты дольше, чем Третьяковская галерея. Но в этом году, по нашим ожиданиям, к нам придет 1,5 миллиона человек — столько же, сколько пришло в 2015-м! Да, конечно, с результатами 2019 года, когда пришло 2 миллиона 836 тысяч человек, не сравнить — но столько людей мы сейчас принимать просто не можем из-за ограничений: в какой-то момент это стало бы небезопасным. Мы ведь жестко требуем не только носить в залах маски, но и соблюдать социальную дистанцию.

Ну, и третье, чем запомнится 2021 год — работа в онлайне. 2020-й был для нас настоящим прорывом: вспомню хотя бы замечательные фильмы с Сергеем Шнуровым и Константином Хабенским, которые мы выпустили на ресурсе Okko. Но сейчас наше присутствие в соцсетях гораздо серьезнее, а количество посетителей и пользователей в интернете куда больше, чем год назад! В 2021-м мы запустили важнейшие онлайн-программы, такие, например, как «Моя Третьяковка» — и я счастлива, что этот проект получил премию Рунета. На него было положено огромное количество сил, мои коллеги подбирали изображения, писали тысячи текстов о работах из коллекции Третьяковской галереи. И в результате наша аудитория очень помолодела: прямо 22 января в музей пришло много новых посетителей, которые раньше в Третьяковке не бывали, а теперь прочли о ней и заинтересовались.

— Выставку Врубеля можно сравнить по популярности с уже легендарной выставкой Серова?

— Боюсь сглазить, но если говорить о зрительском драйве, то, наверное, выставка Врубеля будет номер один. Конечно, по посещаемости она уступит выставкам Серова, Айвазовского и Репина, просто в силу коронавирусных ограничений. Часть времени мы могли принимать только 50% посетителей, сейчас принимаем 70%, но и это гораздо меньше того количества людей, которое хочет прийти… Однако, если говорить о степени вовлеченности зрителей в проект, то, думаю, он занимает первое место среди всех наших выставок-«блокбастеров».

— Москвичи до сих пор помнят, как на Серове люди стояли в очередях на морозе по три часа…

— Третьяковская галерея никогда в истории не сталкивалась с таким наплывом посетителей, и мы не знали, как с ним справиться. Но сейчас научились управлять потоком: все регламентировано, люди покупают билеты онлайн и проходят в определенное время, в определенном количестве. Продается небольшое количество билетов в обычных кассах — для тех, кто приехал в Москву на один день и готов постоять в очереди. Но она уже не на 2-3 часа, не из тысяч человек, а из нескольких десятков, понимающих, что иначе они не увидят эту выставку никогда.

— После Серова и до Врубеля у вас были выставки Айвазовского, Верещагина, Репина, Поленова. И в одном издании появился заголовок: «У Третьяковки заканчиваются хитовые художники»…

— (Смеется). Нет, не сказала бы. У нас прямо сейчас, параллельно с Врубелем идет выставка Юрия Пименова. И ее успех показывает, что ресурс художников, которые привлекают посетителей, далеко не исчерпан. Недавняя выставка Роберта Фалька собрала 130 тысяч человек в период самой жесткой пандемии. До завершения работы выставки Пименова еще месяц, а на нее пришло уже 90 тысяч. И, думаю, новогодние праздники, если все будет нормально, если музеи будут открыты, — постучу по дереву, — обеспечат нам довольно много посетителей.

Следующая монографическая выставка – Генриха Семирадского, очень интересная, она готовилась Третьяковской галереей давно, еще до моего прихода, была отложена, но потом было принято решение все-таки к ней вернуться. Потом будет выставка Игоря Грабаря, а еще — ряда художников русского авангарда… Вообще я очень рада, что наши монографические выставки — не просто картины, развешанные в хронологическом порядке по залу. Это всегда сильнейшее иммерсивное впечатление, современное там сочетается с историческими артефактами. Мы и на выставке Семирадского совместим его работы с современным искусством: он очень интересно ассоциируется с эпохой гламура, в которой мы с вами живем и продолжаем жить, невзирая даже на коронавирус.

Еще мы очень успешно в этом году провели выставку Ивана Кудряшова. Это почти неизвестный широкой публике художник, основная часть наследия которого хранится в Узбекистане, в Государственном музее искусства Каракалпакстана, в городе Нукус. Мы сейчас подписали с Министерством культуры Узбекистана соглашение о взаимном сотрудничестве и готовим выставку Алексея Моргунова — это еще одна очень важная фигура русского авангарда, опять же, большая часть его работ хранится в Нукусе.

КАК ЖИВОПИСЬ ПЕРЕДВИЖНИКОВ ПРИВЛЕКЛА 500 000 КИТАЙЦЕВ

— В 2019 году в Лаврушинском переулке проводилась выставка Эдварда Мунка. Вы не планируете привозить картины других иностранных художников?

— Конечно! Если говорить о Скандинавии, то художественные контакты между ней и Россией на рубеже XIX-XX веков были очень тесными. Знаменитая выставка, организованная Сергеем Павловичем Дягилевым в 1898 году, так и называлась – «Выставка произведений русских и финляндских художников». И мы решили выстроить целую серию показов творчества выдающихся художников Скандинавии, работы которых оказали сильное влияние на русское искусство. Мунка на выставке Дягилева не было, а вот Аксели Галлен-Каллела был. И как раз его выставку мы открываем весной следующего года. Это будет настоящее открытие — он очень мощный, очень яркий живописец. А потом вспомним шведского художника Андерса Цорна. В Пушкинском музее хранится прекрасный портрет Саввы Ивановича Мамонтова его работы. И глядя на этот портрет, ты понимаешь, что и Валентин Серов у Цорна кое-чему поучился…

Мы каждый раз обмениваемся выставками с зарубежными музеями. С Мунком нам очень повезло: его музей в Осло был закрыт на реконструкцию, и мы смогли привезти в Москву множество картин, которые норвежцам в тот момент все равно негде было показывать. В ответ отправили в Осло выставку произведений из Третьяковской галереи — и я счастлива, что она стала самой посещаемой за всю историю Музея Мунка… Сейчас сделали две выставки — Натальи Гончаровой и Ильи Репина — в Хельсинки, в музее Атенеум, который является нашим главным партнером по выставке Аксели Галлен-Каллела. Атенеум как раз на полгода становится на ремонт, и нам этих шести месяцев хватит, чтобы упаковать картины, привезти их в Москву, показать, запаковать и отправить обратно.

— А сейчас выставка Репина идет в парижском Пти-Пале. Она пользуется популярностью?

— Мы в числе ее организаторов, но там много вещей и из Русского музея, и из региональных собраний. Туда удалось привезти абсолютно фантастическое позднее «Распятие» Репина, которое хранится в Художественном музее Принстонского университета, и которое удалось вывезти только в Париж, и только в обмен на Сезанна и некоторые другие картины из собрания Пти-Пале… Да, выставка пользуется очень большим успехом, за два месяца ее посетило 67 тысяч человек, то есть больше тысячи в день. Для ковидных времен — прекраснейшая цифра. Там ведь жесточайшим образом на входе требуют или «зеленый паспорт», или ПЦР, плюс документы, удостоверяющие личность: невозможно проскользнуть иным путем… А еще в Париже, в Фонде Louis Vuitton, с сентября идет выставка «Коллекция Морозова: иконы современного искусства», и там счет посетителей — уже на сотни тысяч. Я думаю, точные цифры, которые обнародуют к Новому году, будут потрясающими. Это феноменальный успех.

— Для вас он стал сюрпризом? На Западе очень любят авангард начала ХХ века, но Репин — это же классическое, старое русское искусство…

— Ну почему — сюрприз? Мы над этим очень много и долго работали. Большая часть выставок, которые мы за последние годы организовывали за рубежом — из классического собрания Третьяковской галереи, и они пользовались огромным успехом. Конечно, русский авангард очень востребован. Но в Лондонской портретной галерее, например, прошла выставка портретов, заказанных Павлом Михайловичем Третьяковым лучшим русским художникам. В Ватикане – выставка «Русский путь. От Дионисия до Малевича», где были работы от иконописи до «Черного квадрата». И самая успешная зарубежная выставка Третьяковской галереи за последние годы, в Шанхайском музее, была посвящена искусству передвижников. 500 тысяч человек за два месяца. Другая выставка передвижников, которую мы делали пару лет назад в японском музее Bunkamura, стала самой посещаемой за всю его историю…

— Никогда бы не подумал, что передвижники пользуются такой популярностью в XXI веке.

— Мы сегодня изменили к ним отношение. У нас сейчас есть доступ ко всем источникам и архивам, и мы не обременены необходимостью следовать постулатам и принципам советского искусствоведения. В СССР ведь считали, что главное в искусстве передвижников — критика современного им строя. А на самом деле они пытались поставить перед человечеством зеркало и показать, как пал человек, созданный по образу и подобию Божьему. Ему нужно осознать степень своего падения. И немедленно начать работать над внутренним самосовершенствованием, чтобы вновь вознестись к тому образу, по подобию которого он был создан…

Вообще сейчас в том же Репине мы увидели множество христианских мотивов. Не случайно выставка в Париже заканчивается «Распятием»: в последние годы жизни, с 1918-го по 1930-й, он в основном писал либо портреты, либо картины на христианские сюжеты. И до того в его работах было много религиозных мотивов: в классическом «Не ждали» одни его современники видели парафраз «Явления Христа народу», а другие — «Притчи о блудном сыне». Но в советские годы никто об этом не говорил, и нам это даже в голову не приходило — а сейчас смотришь на полотно и не понимаешь, как раньше этого не замечал!.. Вся народовольческая серия Репина проникнута христианскими аллюзиями. И в это искусство современному человеку очень интересно погружаться. Я мечтаю сделать выставку передвижников, которая бы наконец окончательно «застолбила» то, что мы очень точно сформулировали для себя, работая над выставкой Репина. Что их творчество – призыв к человеку оглядеться по сторонам и заглянуть внутрь себя. Что это явление, по масштабу, силе и глубине абсолютно соизмеримое с творчеством Толстого и Достоевского.

— Когда ее можно ждать? В 2023-м?

— Нет, ну что вы, это очень большой и серьезный проект. Я думаю, в 2024-2025-м… Понимаете, выставка ведь рождается и развивается в сознании ее создателей естественным путем. Если ты начнешь подстегивать себя кнутом, ничего хорошего не получится.

ЭРНСТ И ШНУРОВ ЗАСТАВИЛИ ПУБЛИКУ ПОЛЮБИТЬ «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ»

— Как по-вашему, кто сейчас составляет основную часть посетителей Третьяковской галереи?

— Когда я пришла в музей в начале 2015 года, почти половина посетителей были людьми пенсионного возраста. Это легко было проследить по количеству льготных билетов. Потом ситуация стала меняться — росло количество людей среднего возраста, молодых… В 2020-2021 годах наша аудитория очень помолодела благодаря онлайн-проектам. Все больше и больше становится 25-летних. И это не может не радовать. Потом они придут со своими детьми, и эта линия не прервется…

Мы все делаем для того, чтобы им было комфортно. Создана система замечательных музейных магазинов, мы открыли кафе, создали удобные пространства в вестибюле, где можно посидеть, подключиться к интернету, подзарядить гаджеты, с кем-то поболтать. Разрешаем приходить в наши залы мамам с грудными детьми и с колясками. В каждом из наших музейных пространств выделили специальное место, чтобы мама могла покормить ребенка… Трансформировали на Крымском валу не только вестибюль, но и потрясающий внутренний двор, отремонтировали его и освободили от мусора. И теперь это одно из самых приятных пространств в центре Москвы: огромное здание как бы заслоняет тебя от суеты города. Там тенисто, прохладно, стоят столики, белые зонтики. Не говоря уж о том, что на свежем воздухе меньше опасаешься этой ужасной заразы.

— У вас еще есть кинотеатры.

— Целых четыре кинозала! Два – в Инженерном корпусе, большая аудитория и лекционный зал. Два — на Крымском валу: недавно отремонтированный зал на 140 человек и огромный, на 700. И мы показываем в этих залах кино, устраиваем ретроспективы, сейчас еще и демонстрируем на огромном экране в потрясающем качестве лучшие мировые оперные спектакли.

— По сути, вы же могли сделать из этих залов что-то вроде синематеки, нового Музея кино.

— Нет, с Музеем кино мы не соперничаем. Я бы скорее ориентировалась на парижский Центр Помпиду. В первую очередь это музей современного искусства, но кино там присутствует на полных правах: не зная истории кинематографа, искусство ХХ века понять трудно… Кстати, чему я у них завидую — огромной публичной библиотеке. И у нас на Крымском валу она обязательно будет, мы очень серьезно над этим работаем. Наверное, уже в следующем году сможем ее открыть, пусть даже пока в пилотном формате.

— Кстати, о современном искусстве. Лет 10-15 назад многие музейные работники жаловались, что большинство людей агрессивно его не принимают. Ни «Черный квадрат», ни, например, скульптуру Урса Фишера, которая стоит на набережной в 500 метрах от здания Третьяковки в Лаврушинском переулке.

— Но это разные вещи. «Черный квадрат» — все-таки классический модернизм…

— Для искусствоведа — разумеется, разные, но для множества людей — звенья одной цепи. Сейчас изменилось отношение к современному искусству, которое раньше казалось непонятным?

— Отношение к ХХ веку точно изменилось. И я знаю, когда это произошло. Поворотным моментом стало открытие Зимних олимпийских игр в 2014 году в Сочи. Вся потрясающая церемония была построена на образах художников русского авангарда. Зрелище было невероятное, ты испытывал гордость за страну. И, наверное, многие задумались, что, если Россия именно таким феерическим зрелищем открывает Зимние олимпийские игры, в русском авангарде есть что-то, во что стоит всмотреться, чем начать гордиться. Могу только принести признательность тем, кто готовил эту церемонию открытия, снять шляпу перед Константином Львовичем Эрнстом… Но кроме того, мы и наши коллеги из других музеев стали многое делать для того, чтобы приблизить искусство ХХ века и современное искусство к зрителю. У нас были специальные программы, например, аудиогид «Авангард от первого лица» — интереснейшие люди рассказывали о самых важных произведениях, причем придерживаясь совершенно разных точек зрения. Мы давали слово не только тем, кто был готов славословить авангард. Например, о «Черном квадрате» говорили Татьяна Толстая и Теодор Курентзис, об Эль Лисицком — Алена Долецкая. Мы сделали замечательный клип про «Черный квадрат» с Артуром Смольяниновым и Сергеем Шнуровым, и мне кажется, что этот ролик длиной в минуту объяснил огромному количеству людей, что такое «Черный квадрат», яснее и точнее, чем длинные статьи.

Многие начинают понимать, что эстетика русского авангарда определила эстетику и дизайн ХХ века. Да и сегодняшние. Современные архитектура, интерьеры, мебель — все это уходит корнями именно туда. И именно через авангардное искусство молодая советская власть когда-то распространяла свое влияние в Европе. Недаром такие художники как Давид Штеренберг или тот же Лисицкий были отправлены туда художественными эмиссарами! Ученики Малевича, такие как Константин Иванович Рождественский, оформляли экспозиции знаменитых советских павильонов на Всемирных выставках — в Париже в 1937-м, в Нью-Йорке в 1939-м. Мы, кстати, только что после реставрации вернули в экспозицию фантастическую скульптуру Иосифа Чайкова «Футболисты», которая произвела тогда в Нью-Йорке эффект разорвавшейся бомбы…

«МЫ НЕ ДОГАДЫВАЛИСЬ, КАКАЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЖИВОПИСЬ СКРЫТА ПОД СЛОЕМ ПОТЕМНЕВШЕГО ЛАКА»

— Примерно год назад вы говорили, что к концу 2021-го закончится работа над реставрацией картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван», которую в 2018 году порезал ножом посетитель-вандал.

— Раньше я боялась этого вопроса, но сейчас могу смело говорить: она фактически закончена. Сейчас мы уже работаем над созданием специальной ниши в зале, где будет находиться картина, заказали в Италии антибликовое пуленепробиваемое стекло. Только таким образом мы сможем вернуть полотно в экспозицию. А сама реставрация осуществлена просто грандиозно — «Ивану Грозному» подарена вторая жизнь. Раньше, стоя перед этой картиной, сильно потемневшей со временем, мы и не догадывались, какая замечательная живопись скрыта под слоем старого лака. Спасибо «Сберу», он целиком обеспечил финансирование реставрации, изготовление очень сложного оборудования. То, что в результате получилось, заставляет стать просто фанатом Ильи Репина, одного из величайших мировых художников.

— «Не было бы счастья, да несчастье помогло»?

— Не хочу употреблять эту поговорку, потому что помню, каким катастрофическим было несчастье, какой ущерб был нанесен картине. Нам пришлось разрабатывать свои уникальные технологии, консультируясь с крупнейшими мастерами-реставраторами России и мира. Работать над полотном миллиметр за миллиметром с помощью пинцетов, хирургических скальпелей, специальных воздухоотсосов. Это был реальный подвиг реставраторов. И я понимаю, для чего им нужны были все сложнейшие технические приспособления, которые мы теперь сможем использовать для реставрации других картин.

— Сейчас в коллекцию Третьяковки поступают картины от дарителей, от спонсоров?

— Конечно. Цены на русское искусство в мире сегодня невероятно высоки, мы не можем себе позволить покупать произведения на аукционах за немыслимые деньги. Однако недавно все же купили на спонсорские средства очень интересный ранний автопортрет Нестерова. Системно приобретаем абсолютно уникальную коллекцию рисунков великого архитектора Алексея Щусева. В основном это работы, связанные с его работой над Казанским вокзалом, потрясающие эскизы. В этой же семье для нас приобрели и нам подарили фантастический портрет Щусева, сделанный в 1915 году Борисом Кустодиевым… Опять же на деньги спонсоров приобрели невероятную коллекцию костюмов к дягилевским балетным сезонам, а также знаменитый занавес Николая Рериха к «Половецким пляскам» — он был сделан для первых спектаклей Дягилева в парижском театре «Шатле» в 1909 году. Занавес нуждается в серьезнейшей многолетней реставрации. Но мы уже запланировали в здании на Крымском валу специальный большой зал, посвященный «Русским сезонам» в Париже. Графика, эскизы, костюмы. Экспозиция будет постоянной, хотя и с некоей ротацией: ткани и костюмы нельзя показывать больше четырех с половиной месяцев подряд. И все это будет представлено на фоне монументального рериховского занавеса, который займет два этажа!

— «В запасниках Третьяковки наверняка хранится огромное количество замечательных произведений, которых никто не видит». По крайней мере, так думает человек с улицы. И он же думает: «А почему бы не построить еще одно здание, в котором выставлять сокровища из запасников?»

— Немного наивный взгляд… В собрании Третьяковской галереи, в отличие от Эрмитажа или ГМИИ имени Пушкина, хранится не так много экспонатов — около 200 тысяч. И половина – это графика, которую на постоянной основе показывать просто нельзя: она портится от света, так же, как ткани и костюмы, о которых я только что говорила. Но мы каждый год проводим по три графические выставки только в Лаврушинском переулке, а еще они идут и на Крымском валу, и в регионах. У нас сейчас три филиала – в Самаре, Калининграде и Владивостоке, и в Калининграде, скажем, только что закончилась выставка «Сцены из частной жизни», где демонстрировалась графическая коллекция 20-30-х годов. Делаем выставки и в очень далеких местах — например, в Якутии к столетию республики Саха. Очень активно обмениваемся с Пушкинским музеем, с Русским музеем — они без нас не могут, мы не можем без них. Работаем с Музеем современного искусства «Гараж», с Музеем русского импрессионизма… Нет, мы точно не кощеи, которые над златом чахнут.